Другой ветеран кивнул.
— Джузеппе прав. В последней битве этот парень повел своих пикинеров в атаку на укрепления. Положил больше сотни всяких немцев, зато мы, благодаря ему, живы-здоровы. Так что тому, кто будет трепаться, сам голову оторву, без всяких ландскнехтов.
Марио допил свое вино и взял флейту.
— Хорошо-хорошо, старики, их здесь не было. А у нас что, праздник уже закончился? Ну-ка, хватит пить, Карло, запевай!
Через час, ночью, когда все расползлись по комнатам или уснули прямо за столом, а Джузеппе, поглаживая полное вкусной еды брюхо, ещё рассказывал байки трем молодым миланцам, в кабак вошел Йорг.
— Его милость Максимилиан фон Нидерклаузиц не пробегал?
— Нет, и близко не подходил! — тут же ответили почти в один голос все четверо.
— А кто-нибудь из вас, может быть, знает латынь?
— Я знаю немножко, только читать не умею. Только по-моему, латынь никому, кроме докторов не нужна.
Йорг от души хлопнул себя по лбу.
— Как же я про доктора-то забыл! Где он, не знаете?
Выяснилось, что широко известный в узких кругах латинист по случаю праздника собирался нескучно провести ещё одну ночь с интересной женщиной, но солдаты сговорились подшутить над «клистирной трубкой», чтобы Густав повторил «на бис» вчерашнее ругательное соло, и специально отвлекали его всякими подвернутыми ногами, подбитыми глазами, порезами и прочей мелочью, которая вполне бы могла подождать до завтра. Поэтому лекарь тихо ускользнул с пьянки в никому не известном направлении, и Йоргу не без труда удалось найти его через пару часов, расспрашивая каждого встречного. Но предмет поисков, всерьез обеспокоившись, что его могут найти и озадачить какой-нибудь мелкой работой, от которой он по доброте душевной не сможет отказаться, закончив свои дела по женской части, выпил полбутылки крепкой грушевой настойки, смачно выразился на тему, что теперь раньше утра его ни один из этих негодяев не заставит работать, и с чувством выполненного долга уснул.
Йорг, в свою очередь, решил, что за три часа до упомянутого утра он почтенного мэтра будить не будет, дождался рассвета, даже сам пару часов поспал, потом предложил доктору на завтрак глинтвейн, яблочный штрудель и письмо на латыни. Надо сказать, доктор Густав, как швед и представитель сугубо мирной профессии, отличался редкой неторопливостью в вопросах, не касающихся медицины, например таких, как подъем или завтрак, не говоря уже о латыни, но за час до полудня старый контрразведчик получил свой перевод.
Марта проснулась рано утром не в своей постели. Вспомнить, что произошло вчера, не составило труда, тем более, что выпито было не так уж много. Что было ночью, тоже вспомнилось очень легко. В надежде, что это был сон, Марта заглянула под одеяло. Нет, это был совсем не сон. Особенно вот это. И что теперь делать? Хорошее настроение, основа которого была заложена ночью, подсказывало, что надо побыстрее одеваться и бежать домой, потому что муж, наверное, ещё в карауле. Оптимизма хватило даже на то, чтобы предположить, что никто из итальянцев не расскажет Маркусу, с кем его жена ушла с праздника.
Попытка одеться принесла жестокое разочарование. В шести местах платье порвалось ещё во время танцев, а остальное случайно или не очень случайно порвал вечером нетерпеливый Макс с комментарием «оно же все равно рваное и не новое, я тебе завтра другое подарю». Быстро зашить многострадальную одежку хотя бы на живую нитку, чтобы как-нибудь добраться до дома, было бы весьма проблематично. Пришлось будить Максимилиана, а он вместо того, чтобы проснуться, попытался устроить достойное продолжение прошедшей ночи.
— Милый, перестань, мне надо срочно бежать домой, а то муж меня убьет.
— Я сам его убью. Зачем тебе муж, у тебя есть я.
— Ты не можешь его убить, это будет очень невежливо по отношению к оберсту.
— Я все равно его убью. Я хочу, чтобы тебе не надо было от меня никуда уходить.
— Не надо. Подожди немножко. Начнется война, придут враги и замечательно убьют его без твоего участия. А сейчас мне надо идти. И убери руки. И отсюда тоже. Не сюда. Милый, перестань, мне правда надо идти.
Макс с недовольным видом встал с постели и даже начал одеваться. Засунув ногу в штанину, он скосил глаза на Марту и спросил:
— Сокровище мое, а ты почему не одеваешься?
Марта молча подняла то, что осталось от платья. У нее никак не придумывалось, где ранним утром можно быстро достать платье, не выходя из дома и так, чтобы об этом никто не узнал. Что любовник ей достался пусть не очень опытный, но зато смелый и неглупый, она догадывалась, но ей и в голову не приходило, что у Макса хватит наглости попросить «лишнее» платье у жены бургомистра, для чего сначала пришлось разбудить самого бургомистра.
— Герр Вурст, Ваша супруга не будет так любезна пожертвовать какое-нибудь старое платье для несчастной девушки, попавшей в неудобное положение из-за мужской неловкости?
— Знаете, молодой человек, когда мне было столько лет, сколько вам, у моих женщин тоже случались неприятности с одеждой, но я не будил по этому поводу ни свет ни заря пожилых бургомистров.
— Знаете, герр Вурст, когда Вам было столько лет, сколько мне, этого города ещё и в плане не было.
Старичок рассмеялся, а его почтенная фрау сжалилась над «несчастной девушкой» и вынесла старое платье. Хозяева дома не видели, кого привел постоялец, но почему-то думали, что повезло какой-нибудь горожанке, а обижать своих не хотелось, тем более, что из этого случая можно будет потом извлечь какую-нибудь пользу для города. На Марту платье оказалось немножко, всего на пару ладоней, коротковато, хотя по ширине пришлось более-менее по фигуре.